Евро – валюта страны, которой нет?
Перспективы и опасения
Итак, новая общеевропейская валюта – евро, полностью вступила в свои права на большей части Западной Европы, окончательно заменив национальные валюты. К настоящему моменту «зона евро» охватывает 12 европейских стран: Германию, Францию, Италию, Испанию, Голландию, Бельгию, Австрию, Финляндию, Грецию, Португалию, Ирландию, Люксембург. В этих странах живет около 300 млн человек и создается, пожалуй, не менее 15-20% мирового ВВП.
Раздумывают пока Англия, Швеция и Дания, но представляется более вероятным, что их решение относительно вступления в зону евро в ближайшие год – два будет положительным. Слишком уж они завязаны экономически на своих соседей по Европе (во всяком случае – Дания и Швеция).
Но и уже вступивших стран достаточно, чтобы считать евро новой великой мировой валютой, превосходящей йену и способной потихоньку со временем конкурировать с всесильным долларом.
Из перечисленных стран еврозоны первые пять – Германия, Франция, Италия, Испания и Голландия, являются действительно первыми, своего рода экономическими гигантами европейского масштаба, а Германия, Франция и, в несколько меньшей степени Италия – гигантами масштаба мирового. Эти три страны входят в «большую семерку».
В совокупности же население этих пяти стран составляет около 260 миллионов. Для сравнения – в СССР население составляло, а в современных США составляет 270-280 миллионов человек, а в нынешней России – 145 миллионов. Таким образом, уже ведущая пятерка континентальных европейских стран по своему человеческому потенциалу равна таким гигантам, как бывший СССР и нынешние США. Не хуже дела обстоят и с потенциалом экономическим.
По объему производимых товаров и услуг Германия и Франция занимают, соответственно, второе и третье место в мире после США и Японии (а, вместе взятые, они Японию превосходят), Италия – пятое, пропуская вперед Англию. Теперь представьте, что еще и она присоединяется к этому союзу. Сила будет колоссальная, и в этом случае она уже превзойдет американскую.
Введению евро, т.е. окончательному объединению Европы практически в одну страну, в целом, скорее рады и в Европе, и у нас, причем рады примерно по сходным причинам. Одна из главных причин – объединение Европы, видимо, означает конец всевластию США и доллара, которое всему остальному миру сильно надоело и весьма мешает жить.
В Европе есть и т.наз. «евроскептики», критически или, во всяком случае, без эйфории, относящиеся к ЕС в целом и евро в частности. Они говорят, например, что теперь всеми европейцами будет управлять узкая группа брюссельских бюрократов (Брюссель – столица ЕС), что европейские страны теряют возможность самостоятельного развития и вообще, свое «Я».
И эти люди тоже во многом правы и вопрос в том, согласно ли большинство европейцев мириться с их правотой. Оное большинство сейчас демонстрирует энтузиазм (во всяком случае, так нам показывают), но ведь он в значительной (если не в главной) степени связан с ожидаемыми удобствами на чисто житейском, бытовом уровне. Ведь страны Европы сравнительно невелики по площади, и многие европейцы часто пересекают границы своих стран. И, разумеется, это очень удобно и выгодно для европейского бизнеса. Но готовы ли европейцы считать себя сначала – гражданами Европы, а уже потом – родной страны? А вопрос сейчас стоит именно так, поскольку одна валюта означает, что речь идет именно об одной стране.
Страна, государство, не имеющее своей валюты, самостоятельным государством считаться не может, ибо не имеет возможности проводить самостоятельную экономическую политику.
В наше время брать налоги и перераспределять национальное богатство в натуральной форме; менять меру овса на меру ржи, овцу на козу, шило на мыло и т.д. уже невозможно. Слишком велика, сложна, громоздка не только мировая экономика, но и экономика практически любой страны. Накопление и перераспределение ресурсов необходимо осуществлять через деньги. А, чтобы деньги были, их надо эмитировать (в просторечии – печатать) в количестве, необходимом для функционирования и развития экономики страны, исходя из того, как это развитие видит руководство и народ страны.
Управление деньгами означает управление экономикой в целом. С помощью денежной политики, проводимой государством, всю экономику или отдельные отрасли можно тормозить или «разогревать», можно менять структуру экономики страны.
Своя валюта, поэтому, должна быть понятием не номинальным, а реальным, т.е. у страны должно быть право эмиссии денег в тех размерах, в каких она считает необходимым.
Страну, отказавшуюся, добровольно или «добровольно - принудительно», от этого права, ждет, чаще всего, печальная участь. Один из самых ярких примеров – Аргентина. Она фактически отказалась от собственной валюты в пользу доллара, поскольку жесткая привязка своей валюты к другой (в данном случае – песо к доллару) означает, что в стране может быть «напечатано» столько, и не больше, местных денег, сколько в ней долларов. Т.е. если нет долларовых поступлений в страну, местная валюта не печатается. Если приток составил 1 млн. или 1 млрд. долларов, эмитируется количество песо, эквивалентное 1 млн. или 1 млрд. А нет – так нет.
В аргентинском случае все можно описать даже грубее и проще – страна может эмитировать столько своих денег, сколько ей разрешит “currency board”, т.е. валютный совет, состоящий из уже упоминавшихся бюрократов, только не брюссельских, а МВФ-ских.
К чему такая политика обычно приводит? Несложно догадаться, что у страны может быть только два источника долларов (вообще твердой валюты) – заимствования и экспорт. Постоянно брать в долг, значит, залезать в петлю. А на экспорт вся экономика работать не может. Есть масса продуктов (причем в любой стране), которые совсем не нужны (или не нужны в таком количестве) на мировом рынке, но совершенно необходимы у себя дома.
Достаточно сказать, что на экспорт работает не более 20% экономики таких стран, как США и Германия, остальные 80% съедается на внутреннем рынке. Более того, на те же 20% работает на экспорт экономика Европейской России. Основные экспортные регионы лежат у нас за Уралом.
Из развитых стран в значительной степени экспортной является экономика Японии. Но Япония, во-первых, обеспечила производство исключительно широкого ассортимента и большого объема высокотехнологичной продукции. Во-вторых, экспортной ориентации Японии помогает традиционно низкий уровень потребления самих японцев (разумеется, низкий по сравнению с населением других развитых стран). В результате, внутренний рынок Японии сравнительно невелик. Накопления же японцев, и физических, и юридических лиц – колоссальны.
При этом Япония очень жестко защищает свой внутренний рынок (впрочем, как и США, и Европа) от импортной продукции. Защищает не только таможенными пошлинами, но и низким курсом йены, что делает японские товары более конкурентоспособными. Т.е., когда йена взбирается слишком высоко, японский Центробанк выбрасывает ее на рынок. Т.е., в свою очередь, ни о какой привязке йены к какой-либо другой валюте речи нет.
Ну, а что происходит со странами типа Аргентины? Если предприятие не является прямым экспортером или, на худой конец, поставщиком экспортера, его ждет разорение, поскольку деньги (а реальные деньги – это только доллары) есть только у экспортеров.
Сначала жесткая привязка своей валюты к иностранной бьет по «бюджетникам». Они ведь получают столько денег, сколько «напечатает» для этой цели государство, а напечатать оно может не больше, чем возьмет в виде налогов с экспортеров. Итак, бюджетники становятся неплатежеспособными. А, так как они являются потребителями на внутреннем рынке, то и обслуживающие их коммерческие предприятия начинают валиться.
Это происходит в кратковременном плане, а в плане более долговременным удар по бюджетникам означает деградацию системы образования, науки, здравоохранения страны, что не может позитивно сказаться на ее производстве и конкурентоспособности.
Кроме того, обвал предприятий, работающих на внутренний рынок, начинает сказываться и на самих экспортерах. Довольно много предприятий работает частично на внешний, частично - на внутренний рынок. Представим такой случай.
Некое предприятие 50% своей продукции продает дома, 50% - за рубеж. Увеличить экспортную составляющую ему сложно из-за ограниченного спроса на внешнем рынке. При этом при снижении производства, скажем, на 40% оно становится убыточным (из-за того, что постоянные расходы не удастся перекрыть доходами). Если внутренний рынок для него закрывается из-за отсутствия платежеспособного спроса, то и предприятие это ждет банкротство или необходимость сократить расходы, например, уволив часть персонала.
Существенная же часть экономики, чтобы выжить, переходит на бартер, а также уходит «в тень».
И что, все эти ужасы ждут Европу в связи с введением евро? Скорее всего, нет. Случай с Аргентиной – просто иллюстрация того, что может произойти со страной, фактически отказавшейся от собственных денег. А вот если бы Аргентина просто стала 51-м штатом США, экономическое положение там было бы намного лучше. И европейские страны, разумеется, в большей степени напоминают «штаты» объединенной Европы.
Вопрос в другом, – это действительно штаты одного государства или они их только напоминают? И, если верно второе, что тогда означает единая валюта?
Помимо денег, страна имеет еще, по меньшей мере, один «формальный» признак – общий язык, который понимает практически все население. Есть довольно много двуязычных стран, но и там все население владеет хотя бы одним из этих языков, а то и всеми двумя.
В Европе же, вопреки распространенному у нас мнению, живут, в основном, отнюдь не полиглоты. Два языка или больше знают, как правило, жители сравнительно небольших и/или традиционно сориентированных во внешний мир стран – скандинавы, бельгийцы, голландцы. Что же до европейских «гигантов» – немцев, французов, испанцев, итальянцев, то большинство из них не знает никакого другого языка, кроме своего родного. Более того – очень часто не только не знает, но, кажется, и знать не хочет. Одна из причин – «собственная гордость», - мы, дескать, и так великая страна и великий народ. Другая причина, скорее всего, банальная лень и узость кругозора. Большой надобности в знании чужих языков нет, репортажи с футбола на родном языке передают, сайтов в Интернете на родном языке предостаточно и т.д.
Некоторое исключение составляют немцы, многие из которых владеют английским (возможно, просто потому, что им легче, чем романским соседям по Европе, его освоить), но английский язык в континентальной Европе своим не считают. Более того, в Испании или Франции (во Франции особенно), если вы обратитесь к кому-либо по-английски, на вас могут посмотреть так, словно вы сказали какую-то непристойность. А в ответе “No” на классический вопрос “Do you speak English?” звучит не смущение от собственного невежества (как это бывает у нас), а великая национальная гордость. Причем с этим можно столкнуться даже в таких международных местах, как гостиница или порт.
Тем не менее, именно английский остается языком, которым, по сравнению с другими языками, владеет наибольшее число образованных европейцев. И немец, француз, голландец, итальянец, испанец, грек, финн, собравшись в Брюсселе решать общеевропейские судьбы, будут их решать на английском языке, языке, непонятном (и даже нелюбимом) большинству европейцев.
Итак, власть принимает решения на языке, непонятном народу и, более того, разные части народа друг друга тоже не понимают. Безусловно, это очень серьезный барьер. Хотя, конечно, воля народа переводится на язык, понятный власти, а решения власти переводятся на язык, понятный народу. Но факт остается фактом – народ и власть и даже народ с народом нуждаются в посредниках, чтобы просто друг друга понять. И это, конечно, мощный фактор отчуждения народа от власти и разных частей «европейского народа» друг от друга.
Есть и признаки менее формальные, но тоже необходимые для того, чтобы страна была страной, а народ – народом. К ним относится, например, такая весьма неопределенная, но от этого не менее реальная материя, как национальный характер, мироощущение или, как сейчас модно говорить, «менталитет». Кстати, «менталитет» тесно связан с языком, более того, язык – в значительной степени его отражение.
Нельзя отрицать, что и политика страны в большой степени связана с характером и мироощущением народа, ее населяющего. Более того, для самого формирования нации необходима некая общность характера. И при этом не приходится также отрицать, что немцы, французы, итальянцы, испанцы, голландцы и другие – народы весьма и весьма разные; более того – это народы, относящиеся друг к другу весьма отчужденно, а порой и враждебно.
У нас довольно много говорили, а иногда и сейчас говорят, скажем, о славянском братстве и скорбят по поводу того, что нет этого братства. Но в Европе и речи никогда не было о, скажем, германском или романском братстве. Исключение составлял, пожалуй, только Гитлер и, возможно, его коллега Муссолини.
Разумеется, идея единой Европы, «Соединенных Штатов Европы» высказывалась не раз. Но в этом, пожалуй, присутствовал только расчет, а не движение народной души.
Вообще, если обратиться к истории, то европейские страны и народы постоянно и жестоко воевали друг с другом. И при этом никому, в конечном счете, не удалось взять верх, как не удалось и создать единую Европу. Ни военным, ни мирным путем. Скорее всего, не очень-то и хотелось. На очень короткое время это смогли сделать, например, Карл Великий, Наполеон и Гитлер. Можно возразить, что последние двое споткнулись о Россию, а Гитлера вообще рассматривать некорректно, т.к. это одиозная личность и изуверский режим.
Но, во-первых, по отношению к западноевропейским народам гитлеровцы вели себя совсем не как изуверы; кстати, и серьезного сопротивления в Западной Европе Германия не встретила. Но при этом, что интересно, в России неприязни к немцам практически нет, а в Западной Европе – есть.
Во-вторых, непонятно, почему, если рассматривать два последние случая, существует такая тесная связь между объединением Европы и агрессией против России? Почему нельзя обойтись без второго? Нет, объединение Европы здесь, похоже, не было целью.
Но, возможно, после 1945 года европейцы «поумнели», изменились, изменили свое отношение друг к другу? В это сложно поверить. Во-первых, потому, что 50, да и 100 лет для истории маловато. А воевать в эпоху ядерного оружия просто слишком опасно. Во-вторых, потому, что если смотреть не на 100, а на 1000 или 2000 лет европейской истории, то обнаруживается тенденция скорее к росту разобщенности, к расколу, чем к объединению. Пожалуй, кульминацией этого раскола стала Реформация.
На все это можно, конечно, возразить, что Россия – тоже многонациональное государство, и народы России далеко не всегда были дружественны друг к другу. Да, но и в царской, и в советской России половину населения (плюс – минус несколько процентов в разные времена) составляли русские; а вместе с украинцами и белорусами это было уже не менее 70-75%. Притом, что различия между русскими, украинцами и белорусами, безусловно, есть, по отношению к другим мы, все-таки, являемся скорее одним народом. В нынешней же России русские составляют 80-85% населения. Если же считать всех православных, то доля в населении будет еще выше, поскольку православными являлись и являются, кроме восточных славян, еще целый ряд народов как царской, так и современной России.
А теперь посмотрим на самые многочисленные европейские народы. 80 млн немцев, 60 млн французов, 60 млн итальянцев, 40 млн испанцев, 20 млн голландцев… Народа, который мог бы стать «системообразующим», нет. Так же как нет и системообразующего языка. Так же как нет и доминирующей конфессии. Конечно, в современном мире говорить о конфессиональной принадлежности приходится с большой долей условности. Это относится как к России, так и к Западной Европе. С другой стороны, после отхода от религии все равно сохраняется определенная инерция, проявляющаяся в системе ценностей, и с этих позиций можно именовать немцев протестантами, а итальянцев – католиками. В этом случае, на 100 млн протестантов (немцы и голландцы) приходится 160 млн католиков (французы, испанцы и итальянцы), т.е. последние составляют 61,5%, а приход Великобритании с ее также почти 60 млн населения в зону евро это соотношение уравняет.
В качестве возражения можно привести в пример США с их конфессиональным лоскутным одеялом. Но в США есть две вещи, которых нет в Европе: общий для всех язык и государственная идеология, реально существующая (хотя американцы это и отрицают) и базирующаяся, кстати, на протестантизме.
В любой многонациональной, полиэтнической и поликонфессиональной стране неизбежно столкновение интересов разных этнических и религиозных групп. В мире много говорят о национальных меньшинствах, их дискриминации и необходимости соблюдать их права.
В то же время наиболее яркие и даже вопиющие примеры дискриминации и/или межнациональной вражды имеют место тогда, когда меньший по численности народ господствует над большим или когда оба народа – господствующий и подчиненный, по численности сопоставимы. Например, это система апартеида, существовавшая в ЮАР. Это также дискриминация негров, существовавшая в южных штатах США, где негры составляли почти половину населения. Это и дискриминация индейцев белыми и метисами в Латинской Америке. Это также геноцид индейцев в Северной Америке. Сюда же можно отнести и политику израильтян в отношении арабов Западного берега Иордана и Газы. Также мы видим, что пуштуны (40% населения Афганистана), таджики и узбеки десятилетиями не могут договориться. И как враждуют католики и протестанты в Северной Ирландии, где их почти поровну.
В то же время в большинстве стран, где есть «системообразующий» народ, составляющий абсолютное большинство, и ряд национальных меньшинств, последние, как правило, живут вполне нормально (разумеется, не всегда и не везде, но общее правило, все-таки, именно таково, тем более что большинство стран мира именно таковы). Причина, видимо, в том, что большинство, как правило, просто не боится меньшинства и, поэтому, не стремится его ограничить и куда-нибудь «загнать». По отношению к тем же США в целом в настоящее время более уместно говорить скорее уже о «черном», чем «белом» расизме. Да и к индейцам отношение уже совсем другое (сейчас они составляют около 1,5% населения США).
Возвращаясь к Европе, трения между Германией/немцами, Францией/французами, Италией/итальянцами в той или иной степени неизбежны, учитывая, тем более, сопоставимость их численности. На это накладывается и другая возможная опасность. Самая мощная страна Европы – Германия, на втором месте – Франция, и возможна тенденция к превращению Германии или обеих стран в некий «пылесос», похожий на тот, которым является Москва для России или США – для остального мира, хотя и в меньшей степени и по другому проявляющийся (если он проявится), - через доминирование немцев или немцев и французов в общеевропейских структурах при отсутствии у европейских стран рычагов защиты своих экономик. Возможна и серьезная борьба за лидерство между Францией и Германией.
Итак, не исключена ситуация, когда «страна наша велика и обильна, а порядка в ней нет». И понадобятся «варяги». Точнее, они уже есть. Все-таки ЕС существует не первый десяток лет, а введение наличного евро вместо национальных валют 1 января 2002 года – один из завершающих аккордов. Кто они? Неужели Хавьер Солана или лорд Джадд? Вряд ли.
Наконец, европейские страны отличаются также различными внешнеполитическими и внешнеэкономическими приоритетами.
Так, для Германии исторически характерен «восточный вектор». В исторической же памяти восточных народов – славянских, а также балтийских и финских, это оставило весьма неоднозначные воспоминания, но сейчас разговор не об этом. Тем более, все это именно неоднозначно; а если вспомнить, например, Льва Гумилева, то он говорил, что нам, во всяком случае, после «раскола этнического поля Европы», отразившегося в Реформации, было легче находить общий язык с германо-протестантской, чем с романо-католической частью данного поля. Так это или нет, и чем это объясняется, можно спорить, но определенные основания для такого вывода, конечно, есть.
Франция, в свою очередь, в большей степени сориентирована на Африку и Ближний Восток – свои традиционные зоны влияния.
Что касается Испании, то в последние десятилетия она начинает возвращаться в Латинскую Америку, и по объему инвестиций в этот регион уже конкурирует с США.
Разумеется, разные внешние векторы также могут стать областью противоречий. В то же время терять какие-либо из этих векторов невыгодно. Так что речь может идти скорее не о том, какой из них возобладает, а кто их будет рисовать. Управление этими векторами сменилось. «Рисуют» теперь «брюссельские бюрократы», «варяги».
Интересно в этой истории еще и то, что европейцы ведут себя так, как будто ничего не произошло (если не считать гуляний по поводу введения наличного евро). Все так же европейцы и на житейском, и на официальном уровне идентифицируют себя как немцы, французы, испанцы и т.д. Все так же мы слышим: «канцлер Германии Шредер», «президент Франции Ширак», «премьер-министр Испании Аснар», а не «губернатор провинции Германия (Франция, Испания)…», хотя, по сути, это именно так. Подозреваю, что, если бы европейцы хоть раз услышали такое наименование (повторюсь, отражающее реальность), то Европу бы взорвало. А неевропейцы отказались бы иметь дело с этими чисто декоративными фигурами и потребовали бы старшего. Но – магия слов, видимо.
Более того, Йорг Хайдер в Австрии все так же борется с засильем иностранцев. А на Корсике постреливают, а баскские террористы все так же «как ни в чем не бывало» взрывают. Если они действительно боролись за независимость от Франции и Испании, то за что они борются сейчас, когда государств «Франция» и «Испания» уже де-факто нет? За независимость от Европы? А премьер Италии Берлускони предостерегает Евросоюз от вмешательства в итальянские внутренние дела. О чем это он? Какие еще внутренние дела у провинции, кроме работы коммунальных служб?
А упомянутая проблема языка? Ведь это даже не признается в качестве проблемы. Или и так сойдет? Кому надо, договорятся, а кому не надо, и знать нечего?
А кто ответит перед народами Германии, Голландии, Италии и т.д. за экономическое и прочее положение в стране? Национальные правительства? Но ведь это просто наместники. У них и денег-то нет. А чьи наместники? «Брюссельских бюрократов»?
Ну, допустим, что это все излишняя драматизация. Но, помимо преимуществ, выгод и удобств, как для европейцев, так, возможно, и для остального мира, обозначается и кое-что другое.
Итак, впервые в мире появилась реальная наднациональная валюта.
Впервые в мире появилось реальное наднациональное государство. При этом оно властвует над народами, сопоставимыми по численности и мощи, мощными каждый сам по себе и, при этом, разделенными языковыми и культурными барьерами. При этом данные барьеры не пытаются разрушить.
При этом степень, так сказать, неконтролируемости, непрозрачности структур данного государства для его подданных также велика. Разобщенность же субъектов государства в сочетании с их примерной равномощностью делает очень удобным применение принципа «разделяй и властвуй».
Более этого, эти подданные, вольно или невольно, но введены в заблуждение, поскольку пребывают в иллюзии, что живут в своих национальных государствах. Кстати, нечто подобное было после Беловежского соглашения у нас, хотя процесс был противоположный. Некоторое время сохранялась иллюзия, что мы живем в СССР, просто немножко другом, тем более что советские деньги и свобода передвижения до поры сохранялись.
И, наконец, впервые в мире государство создается, так сказать, чисто технологическим путем. Не страна, не некая общность людей создает властные структуры, деньги и т.д., а властные структуры, деньги и т.д. создают страну.
В нашем глобализирующемся, интегрирующемся и т.д. мире волей-неволей задумаешься о перспективах общемирового государства. С точки зрения традиционных подходов, такая перспектива кажется нереальной. Мир слишком разнообразен, слишком разобщен в религиозном, культурном, языковом отношении.
Но, пример Европы показал, что это в принципе осуществимо. Конечно, здесь можно возразить, что европейцы, все-таки, близки друг другу. Во всяком случае, ближе друг к другу, чем каждый из них к китайцам, индусам или мусульманам. Но ведь между народами Европы есть и различия (испанец, немец, финн, грек – это ведь совсем не одно и то же), и главное в этой истории именно то, что различия даже не надо как-то сглаживать, чем-то уравновешивать, ими можно просто пренебречь и добиться цели чисто технологическим путем. И «объединить» таким путем уже и китайцев с мусульманами, и индусов с папуасами и т.д. и т.п. И никакого духовного родства, душевной близости, общности целей и сходства мировоззрений для этого не надо. Каждый тихо копошится в своем мирке и может даже, если хочет, ненавидеть и презирать соседа. Главное, чтобы финансово-кредитный колпак над всеми был общий. Но такое объединение мира по европейскому сценарию означало бы ни больше, ни меньше, как приближение к чему-то вроде орвелловской антиутопии «1984» с делением всего общества на «внутреннюю Партию», «внешнюю Партию» и «пролов».
Интересно еще и другое. У нас многими принято считать, что США против, сопротивляются процессу объединения и даже войну в Югославии устроили, чтобы евро обвалить и вообще, помешать Европе стать сильной, единой и независимой от США. Но, во-первых, нет ни одного факта, бесспорно подтверждающего, что США этому сопротивлялись. Высказывались же они всегда и горячо «за», в том числе знаменитый З. Бжезинский (хотя словам, разумеется, можно не верить).
Насчет Югославии. Данное предположение о причинах войны основано именно на допущении, что США – противники объединения Европы. Кроме того, странно, что европейцы в лице своих правителей так единодушно включились в игру против собственных интересов. Это говорит о полном контроле Европы со стороны США и, если последние против ее объединения, странно, что они не смогли этому помешать. Нет, здесь какая-то другая причина.
А дело, возможно, в том, что мировой экономикой управляют уже не столько противоборствующие или договаривающиеся национальные силы, сколько силы транснациональные, в частности, транснациональные банки и корпорации.
Для транснационального бизнеса евро, безусловно, очень удобная и даже необходимая вещь. Как бы ни был могуч доллар, у него тоже могут быть большие проблемы. Более того, угроза американской экономике, а значит, и доллару, выглядит вполне реально. В лице евро транснациональные структуры получают еще одну точку опоры, и рычаги воздействия на мир становятся более мощными.
P.S. Было бы большой ошибкой сделать простой, как кирпич, вывод о том, что объединение Европы и создание единой европейской валюты – дело рук какого-нибудь зловредного масонского заговора. Безусловно, есть мощные объективные причины европейского объединения. В Европе слишком тесно, страны прижаты друг к другу и тесно взаимосвязаны экономически. Любые барьеры, включая разные валюты, начинают все сильнее мешать и, наконец, становятся просто абсурдными.
Так что объединение, включая и единые деньги, было необходимым. Проблема здесь в другом. Финансово - экономическая общность – это еще далеко не все. Столь однобокий подход к интеграции, замешанный на одном голом прагматизме, на деньгах, как мериле всех вещей, может порождать и серьезные опасности как для Европы, так и для остального мира.
Но ведь такой подход неизбежно вытекает из определенной системы ценностей общества, которая вырабатывается столетиями и которую никакой узкой группе технократов – заговорщиков не под силу сконструировать и навязать миру. Они могут ее только укреплять и использовать, но сами по себе они являются не создателями ее, а, напротив, порождением.