Интеллигенция как мифологизированная реальность

 

 

Утверждения, что интеллигенции в действительности не существует, что это понятие своего рода мифический конструкт, звучат всё чаще и чаще. Аргументация при этом бывает разная. Г-н Петровский («Литературная газета, выпуск № 43 за 2005 г.) свой тезис, например, обосновывает проблемой определения. Невозможно указать существенный признак интеллигенции. Образованность, креативность, интеллектуальность, либеральность, оппозиционность рисуют нам образ интеллигента, но каково должно быть минимальное сочетание этих качеств, чтобы отделить интеллигента от того, кто им не является, - неизвестно. В результате, по мнению г-на Петровского, без сомнения существуют интеллигентные люди, а вот интеллигенция – миф.

 

Такой ход в какой-то степени напоминает обсуждение проблемы универсалий в схоластике. Стоит ли за универсалией что-нибудь, кроме имени? Хотя бы идея… Сложности с определением ведь возникают гораздо чаще, чем кажется на первый взгляд. Совершенно лишь остенсивное определение, указывающее на конкретный предмет. Вот это – стол. Когда же мы пробуем обойтись без жеста, только словами, механизм дефиниции начинает давать сбои. Вот словарное определение стола: предмет мебели в виде широкой горизонтальной пластины на опорах, ножках. (Ожегов). И сразу же начинаются вопросы – так ли необходима множественность ножек и опор, а если допустима одна ножка, как она должна соотноситься с крышкой стола, чтобы стол оставался самим собой, не превращаясь в тумбу? Или – что такое широкая горизонтальная пластина, какова должна быть её ширина; узкие горизонтальные пластины вдоль стен в уличных кафе проходят по разряду столов или нет – у них ведь вообще может не быть ножек? Да и с горизонтальностью не всё ясно – классическая конторка или парта с наклонной поверхностью точно ли уже не столы? Неправда ли, понятие стола ускользает, как и понятие интеллигенции?

 

Хорошую методологию для таких сложных случаев предложил Витгенштейн. В качестве типового объекта он рассмотрел семью. Родственников ведь можно опознать, какие-то их внешние черты совпадают. Но если собрать большую семью вместе и попытаться вывести специфический признак данного рода, ничего не получится. Семейное сходство таково, что у одних членов рода это проявляется в одном признаке, а у других в другом. И всё же узнаваемость имеет место, а стало быть семейное сходство действительно существует.

 

Принцип семейного сходства применим и к интеллигенции. Да, интеллигент, как правило образован, относительно умён, имеет выраженную социальную позицию, критически относится к действующей власти, сторонник либеральных идей (про креативность я не говорю – это относимо к так называемой творческой интеллигенции. Г-н Петровский говорит, что про другую он и не слышал, а ведь в советское время ходила и другая формулировка – научно-техническая интеллигенция, а креативность к армии ИТР и МНС можно отнести лишь с очень большой натяжкой). Этот образ интеллигента общеупотребителен и функционален – мы довольно точно понимаем, о чём идёт речь. Также, как правило, мы всегда твёрдо можем решить – интеллигент ли тот человек, о котором мы говорим, или нет. С другой стороны, поскольку речь идёт о «семейном сходстве», точной формулировки интеллигентности не существует. Отсюда проистекает некоторая неуверенность, проявляющаяся, в частности в том, что человек задумывается, а сам он является интеллигентом или же нет. Д.С. Лихачёв, например, на вопрос, интеллигент ли он, так и отвечал, что – нет, не дотягивает до планки. Правда добавляя при этом, что человек, утверждающий свою интеллигентность, интеллигентом уже точно не является.

 

Итак, с помощью семейного сходства, интеллигенции можно дать право на существование. Почему же в таком случае сомнение в этом озвучивается всё чаще, тогда как раньше никому и в голову не приходило задавать подобный вопрос?

 

Одна из причин - изменение системы опознавательных знаков. Раньше интеллигент легко идентифицировался по профессиональному признаку. Но восприятие целого ряда профессий в качестве места генерации интеллигентов безвозвратно ушло. Массовая медицина – это, конечно, достижение цивилизации, но в результате типовой образ врача уже не совпадает с образом интеллигента. Аналогично массовое образование низвело с пьедестала учителя – средний учитель в нашем восприятии отнюдь не широко образованный человек, обладающий рефлексивной способностью и активной жизненной позицией. Таковы лишь лучшие учителя. Растеряла интеллигентские признаки и профессия журналиста – из человека культуры этот тип в своей массе превратился чуть ли не в антикультурного человека. Крах советской системы ударил по научно-технической интеллигенции, она оказалась маргинализированной. Люди стали бежать – кто из науки, кто из страны, а существование тех, кто остался, стало возможно за счёт выполнения коммерческих заказов. Такая же судьба постигла и творческую интеллигенцию. Если раньше творчество было полноценной профессией, то теперь оно низведено до уровня хобби. Или же автор вынужден делать на своём авторстве бизнес.

 

Тут надо сделать одну оговорку. При всей своей оппозиционности и как бы антисистемности, интеллигенция по большому счёту была ангажирована обществом. Именно эта ангажированность и давала ей право чувствовать себя квинтэссенцией общественной совести, право говорить от имени общества и от его имени оппонировать власти, не заботясь о численном представительстве. Интеллигенция всегда несла в себе идею общественного служения. Интеллигенция служила не власти, не государству, а социуму, народу. И типичными интеллигентскими профессиями были именно те, что выражали в себе эту идею. Земство нанимало врача и учителя. Журналист (литератор) был озабочен просвещением и освобождением простого народа. Да и советский учёный имел за душой мысль о том, что его деятельность позволит людям жить лучше. Нельзя сказать о полной бескорыстности их деятельности, но всё же никогда речь не шла о прямом обслуживании капитала. Превращение этих профессий в бизнес подорвало интеллигенцию изнутри.

 

Выше мы говорили о том, что образ типичного представителя многих профессий разошёлся с образом интеллигента. Но также есть и обратный процесс. Появилась профессия, присвоившая себе статус интеллигенции. Речь идёт о правозащитниках. Сюда же можно отнести работников многочисленных фондов, занятых вроде как заботой о народе, но на иностранные деньги. Это довольно важный момент, сказавшийся на авторитетности интеллигенции как таковой.

 

Но главное всё же другое. Попытка объявить интеллигенцию мифом на самом деле сублимация. Просто общество ещё не дозрело, чтобы прямо заявить то, что носится в воздухе. А именно – что интеллигенция приносит больше вреда, нежели чем пользы, а потому она вредна по своей природе и заслуживает выведения за рамки истории.

 

Интеллигенции ставится в вину дважды порушенная Россия. Но эти обвалы – скорее побочное следствие, чем магистральный процесс. Основная беда в том, что в России именно интеллигенция субстрат и проводящая среда либеральных изменений. Тогда как в начале пути либерализация выглядела привлекательно, а ограничения, налагаемые историческим прошлым, государством и кондовой традицией, казались заслуживающими отмены, то сегодня мы стоим перед выжженной пустыней. Дальнейшая либерализация (во всех сферах) возможна лишь через окончательный демонтаж нашей культурной матрицы и полную потерю самостоятельной исторической судьбы. Интеллигенция к этому подталкивает, а общество всё больше задумывается, а то ли это, что действительно ему нужно. Остановить разрушение означает и отторгнуть интеллигенцию. Она должна лишиться иммунитета, присвоенного ей российской ментальностью, быть дискредитирована окончательно и бесповоротно.

 

Интеллигенцию не может спасти присущая ей интеллектуальность. Не та ситуация. В стабильных условиях, когда существуют и реализуются проекты созидания, сократическое сомнение интеллигенции может быть и полезно. Оно выступает в качестве рефлексии общественного организма. Эта же критичность в условиях острейшего дефицита созидательных действий лишь консервирует разрушение. Чем сильнее интеллектуальный потенциал интеллигенции, тем трагичней последствия.

 

Не спасает и креативность. Мы видим, как вырождается творчество. Творческие инновации сегодня сводятся опять-таки к разрушению – теперь системы культуры.

 

Жизненный цикл интеллигенции можно считать завершённым. Возникнув в качестве отклика на дуновение времени, интеллигенция сумела стать выражением этого времени. Эпоха закончилась. Интеллигенция успешно довела до абсурда все свои внутренние интенции. Так или иначе в прежнем виде её не будет. Либо её не будет совсем, и потрудившись для этого, нам удастся отыграть немного назад её самые последние и самые сомнительные достижения, либо не будет нас, способных задавать такие вопросы, не будет общества, в котором такие вопросы могут звучать, не будет языка и инструментария для обсуждения подобных тем. Мозги будут промыты.

 

Андрей Карпов (kav)